Гигиена демократии

— Публицистика стала для меня чем-то вроде обязанности. Сатира – жанр, который просто обязан быть в нормальной стране. Это чрезвычайно важный показатель. Если мы начнем перечислять государства, где нет политический сатиры, где нет безжалостного шаржа на первых лиц, мы окажемся на широте Северной Кореи и ей подобных. Это сообщество объединяет одно: там плохо жить. Там есть политзаключенные, у власти долго находится одна и та же группа лиц, через какое-то время начинается деградация, что совпадает с процессами в России.  

А там, где возможна политическая сатира, где возможно публичное мордобитие по телевизору главы государства, — в этих странах меняются власть, жизнь, история, Причем, к лучшему. Пока Россия строила вертикаль, мы видели, как сменились власти во Франции, в Штатах, Германии. И не надо отвлекаться на персоналии – они не столь важны. Важно, что точка опоры постоянно переносится и общество работает с властью, давит на нее, заставляя меняться. Не власть работает с обществом с помощью ОМОНа и других приспособлений, а общество, заставляя меняться верхи.  

Возвращение этого механизма в Россию считаю чрезвычайно важным. Поэтому продолжаю заниматься жанром политической сатиры в Интернете, на «Эхе Москвы», журнале «Нью Таймс». 

— Вас упрекали в жестокосердии, дескать, кукольные персонажи Шендеровича были слишком безжалостными пародиями на российских лидеров.  

Наблюдал последние дебаты Саркози и Руаяль. Франция не смотрела матч Лиги чемпионов, зато во все глаза — на дебаты. И это было зрелище! Как они боролись за каждый сектор электората, по каждому пункту внешней и внутренней политики. Каждый ловил друг друга на неточных цифрах, на незнании предмета. И Саркози выиграл, благодаря более уверенным интонациям. 

Опыт с Наполеоном Бонапартом во Франции больше не прохиляет.  

Мы отравлены имперской бациллой 

— Зато Россия жаждет твердой руки… 

— Россия отравлена имперским сознанием. Мы все строим третий Рим, учим мир духовности, у нас галлюцинации об избранности, особом пути … Это место в коллективном сознании не позволяет нам выздороветь. Создается впечатление, что нам приятнее делиться на бояр и смердов, а ощущение величия связано с количеством оккупированных стран.  

Я считаю это самым тяжелым моментом. В Швеции стоит памятник Петру Первому в благодарность от излечения того самого синдрома. После Полтавы шведы перестали идти к Черному морю, заниматься завоеванием новых территорий и занялись собой. Это было еще в 18 веке. Их жизнь сегодня говорит сама за себя. 

А мы все больше занимаемся экстенсивным расширением. Если поглядеть на Россию с высоты птичьего полета, на три четверти ее площадей не ступала нога человека. Разве что где-то на галерке виднеется газовый факел. Если допустить, что на границе заснет Карацупа с Джульбарсом, и к нам внутрь войдут пол Китая, никто этого даже не заметит! Потому что там никого нет. 

С моей точки зрения, остатки своей демографии и своих интеллектуальных сил мы должны бросить на освоение своей страны и привести в порядок место, где живем. В ином случае, нам остаются такие штучки, как откусить кусочек Грузии и праздновать величие России. 

Ключевский — замечательный историк, мудрый человек — как-то заметил, что мы как цыгане, которым легче, загадив старое место, переехать на новое, чем почистить то, где жили. Это было даже до советской власти. Нам психологически легче заняться завоеванием Цхинвала, чем улицу подмести. 

— Вот мы вновь вернулись к экологии … Как по-вашему, такой менталитет общества — приговор?  

— Можно с этим согласиться и продолжать сморкаться в занавеску. А можно задаться вопросом о векторе – куда идти, в какую сторону? Я не считаю, что мы тупее японцев, норвежцев или чилийцев. Они почему-то смогли, а мы нет. Почему? Не так давно я выступал в Стэндфордском университете, где все 400 молодых программистов были из Индии и России – других просто нет! Был случай, когда лектор, зайдя на кафедру, сказал: «Буду читать по-русски». Почему Гугл придумал мальчик, которого в 5-летнем возрасте вывезли из России? 

Мы не тупее. Вопрос в том, чтобы выбрать вектор своего направления.  

— А вы лично, Виктор, давите на власть? 

— Вы преувеличиваете мою массу. Я немного располнел в последнее время, но не настолько, чтобы давить на власть. Я могу, конечно, с разбегу ударить головой в Спасские ворота. Но на моей голове это отразится больше, чем на них. Давление — это независимые СМИ, дискуссии, суды, работающие законы. Если мы живем в империи, то надо ложиться лицом вниз, чтобы не заметили. Если — в демократической стране, то тогда прятаться должны они. 

Либо мы, жители своей страны, заставим власть работать на общее благо, либо будем находиться в состоянии «стабильности». Пока не рухнем…