Дело Пасько — день тридцатый (3 сентября)

— А почему не предупредили, почему разрешения не спросили?

Я попытался разрядить обстановку:

— Зачем же так нервничать, Александр Федорович, ну, давайте он нас теперь вместе с вами сфотографирует.

И Влад сделал несколько снимков, запечатлев меня с моим заклятым другом. Когда Влад спрятал камеру и отошел в сторону, прокурор стал допытываться: а кто это такой, на кого работает, куда фотографии отдаст? Я ему терпеливо объяснял, что Влад – папарацци, любит снимать всех подряд.

— Видно, что давно ему камеру об башку не разбивал, — проворчал прокурор.

— Бесполезно, — парировал я. – У него три камеры. Да и не снял он никакого компромата. Вы ж на службе, не в бане.

— Он меня с дамой снял, — не мог уняться Кондаков. – А может, это моя любовница. Жена увидит эту фотографию и наведет мне карачун.

Больше никаких инцидентов не было, судебное заседание закончилось по расписанию.

— Суд начался с изучения документов, поступившим после его запросов, — стал рассказывать Александр Ткаченко. – Среди этих документов были очень важные для защиты, из них следовало, что Григорий постоянно обращался к командованию ТОФ с просьбами уделять больше внимания утилизации ядерных отходов. Мы внимательно изучили все поступившие документы и поняли, что на самом ТОФ в 1986 году не было единого мнения по проблеме утилизации. Пасько обращался к одному вице-адмиралу с просьбой побывать на базах, чтобы написать статью, и высокий флотский начальник разрешал, потому что утилизация нужна и полезна флоту. Другой адмирал утверждал, что никакие журналистские материалы на эту тему не нужны, потому что опасны, – связано с ведомственной тайной. А Григорий, как экологический журналист старался расширить уровень гласности, и теребил их своими рапортами, запросами. И мы в очередной раз убедились, что Пасько действовал по журналистки смело, настойчиво, пробиваясь сквозь все эти ведомственные барьеры. Да если бы он занимался шпионажем, стал бы он писать рапорты, надоедать звонками? Григорий работал открыто, и работа его была конкретной – всегда выходили статьи по самым актуальным, самым больным проблемам ТОФ.

— Сегодня произошло очень знаковое событие, — сообщил Иван Павлов. – Суд зачитал несколько ответов на свои запросы, из которых следует, что ряд документов в недрах флота уже уничтожено. Понимаешь, прошли не только разумные сроки для привлечения виновного к ответственности. Уже уничтожаются документы, которые ФСБ считает секретными. А секретные документы хранятся не меньше пяти лет. ФСБ просто заметает следы своего преступления.

Из рассказов адвоката и общественного защитника всплыла характернейшая деталь, живописующая работу цензора Большакова. Оказалось, что он сочинял в ФСБ доносы не только на Пасько, но и на других журналистов, которые писали на военные темы. Пулеметчик Большаков строчил не переставая, строчун эдакий! А ведь нет уже никакой цензуры, и цензоров быть не должно. А вот на славном ТОФ жив такой курилка. Эдакий рудимент развалившейся империи. К тому же Большаков оказался вруном. Одной рукой он строчил доносы на журналистов, а другой доклады своему начальству, в которых рапортовал о своих подвигах на ниве цензурщины: никакой утечки гостайны он не допускает, граница на замке!

В этот день был допрошен начальник управления поисково-спасательных работ Василий Воробьев. Пасько обвиняется в том, что выдал данные из руководства по спасению космонавтов на море японцам. Воробьев показал, что у Григория был исключительно журналистский интерес к этой теме, что именно он, Воробьев дал Пасько руководство, и считает, что ничего секретного в нем не было, и быть не могло.

— Наиболее важным, — делился Ткаченко, — был допрос свидетельницы Оксаны Семеновой. Она работает в отделении НЧК и корреспондентом, и секретарем, и переводчицей. Она рассказала, что вся операция по аресту Пасько началась еще в начале ноября. Группа сотрудников НЧК снимала сюжет у озера Хасан, все разрешения на съемку у них были получены, все было согласовано на всех уровнях. И вдруг всю группу арестовали, поместили в камеры, обвинив в том, что они снимали объекты, которые снимать нельзя. Но как только Оксану стали допрашивать сотрудники ФСБ, стало ясно – мифические объекты тут не при чем, гэбне нужен компромат на Пасько. Гэбисты давили на Оксану, угрожали, обещали, что если она не даст нужных показаний, то вылетит с работы, и отделение НЧК будет вообще закрыто. Подтвердилась версия, которую выдвинул на самом первом заседании первого суда адвокат Карен Нарсесян: арест сотрудников НЧК был частью операции по аресту Пасько. Когда судья услышал это, он тут же удалил адвоката из зала суда. И больше в процесс не пустил. Тогда, в каталажке журналистов допрашивали до часу ночи. Все они были испуганы. И некоторые не выдержали и оговорили Григория.

Тридцатый день процесса стал знаковым еще и потому, что в суд пришло письмо от Мстислава Ростроповича. Маэстро написал, что в свое время опоздал присоединить свою подпись под письмом в защиту Григория. Под тем давнишним письмом стояли подписи известных граждан России – Ларисы Богораз, Анатолия Приставкина, Андрея Битова, Андрея Вознесенского, Дмитрия Лихачева, Даниила Гранина. Ростропович считает, что сейчас очень важно поддержать Григория Пасько и его семью. И попросил суд судить правильно, объективно. Сейчас этот процесс важен не только для самого Григория Пасько, написал маэстро, он важен для понимания России сегодняшней во всем мире.