И вот все дни, что прошли с убийства, я все спрашиваю себя: «А мог бы на ее месте быть любой из нас?»

Я пришел к выводу, что – за исключением особых случаев – не мог. Никто из нас не мог оказаться на ее месте. Это утверждение скорее дань солидарности западной журналистики с Анной Политковской, ибо никто из нас – следуя сомнительному правилу «не делать собственных выводов» — никто из нас не заходил столь далеко, как Политковская, открыто провозгласившая президента Владимира Путина циничным лжецом, расистом, прямым виновником смертей тысяч невинных людей, – у нас на Западе такую публицистику принято журить как «тенденциозную».

Вместо этого мы, западные журналисты, смотрели сквозь пальцы на кровавого, самодовольного диктатора Путина, мы собирали «мнения», чтобы их – не нашими – устами была произнесена неприятная правда. Так мы отстранялись, чтобы не отравиться, как отравилась Политковская в 2004.

Разница между ней и всеми нами в том, что она была больше чем репортером. Она была на переднем крае, требуя от российского правительства остановить тот ужас, который она наблюдала каждый день.

Она разоблачила заповеди, в которых мы, западные журналисты, ищем спасения, столкнувшись с совсем уж жуткими злодеяниями, и чтобы оправдать бездействие – достаем камеру и ноутбук. Вот они – мы. Что же мы всегда повторяем про себя? «Записать историю, но не дай бог стать ее частью».

Ревнители «объективности» не одобрили бы ее. Ведь она без конца заходила за ту, начерченную мелом черту между наблюдателем (репортером) и участником: она передавала в Москву письма от чеченцев родственникам. Она – одна из немногих, и уж точно единственный журналист – пыталась связаться с чеченцами, захватившими в 2002 театр на Дубровке. Она пыталась выторговать у российских военных, бомбивших руины Грозного, безопасный корридор для стариков, уцелевших в аду беспрестанной стрельбы, ковровых бомбардировок, непонятных «банд-формирований» в российской, однако, форме.

Иными словами, она ставила намного выше ту идею, что привела нас всех в репортерскую профессию: стремление сделать мир лучше. Она продвинулась на шаг вперед – не полагаясь на одно лишь красноречие, готовая шагнуть в грязный окоп, в средоточие своих героев.

Поступая так, она развеяла миф об объективности, которую мы, западные журналисты, приучены ценить столь высоко. Отныне главный закон журналиста – и это она научила нас этому – не объективность, но ответственность.

Моральная обязанность репортера, не взирая на опасность, — быть свидетелем. Особенно, если это делает тебя не объективным. Нельзя спастись от правды, ибо она всегда сильнее фактов.

Журналисты – не датчики, считывающие показания происходящего – это люди, мужчины и женщины, которые видят события своими глазами и реагируют на них. И необъективность – такая же часть правды, как кто? что? где? когда? и почему? — всегда отразится в отчете честного журналиста.

С некоторого времени я считаю, что в любой истории НЕТ двух, одинаково весомых точек зрения – особенно в России, уж там-то есть лишь подлецы и головорезы, с одной стороны, а с другой несомненные жертвы, которых Кремль уже 12 лет пытается изобразить чудовищами. Те, у кого в руках власть, никак не могут судить – с точки зрения любого здравого смысла – о своей диктатуре, о своей резне и о своих репрессиях.

Политковская воплощала в себе этот принцип и ежедневно следовала ему, вопреки всему, в стране настолько пропитанной расизмом, коррупцией, ксенофобией, государственной ненавистью к прессе и жестокостью, что страна стала уже не отличима от своего президента – Путина.

Она знала это, она писала об этом, и ее застрелили.

Все же, она сказала последнее слово в посмертной вторничной статье от 12 августа, увидевшей свет в «Новой газете» в тот день, когда Анна Политковская была убита. Статья подтверждает, письмами и фотографиями, пытки гражданских лиц в Чечне под властью Рамзана Кадырова — премьера, поддерживаемого Кремлем. Один из мотивов убийства – не допустить статью к печати.

Другой слух, запущенный уже из Кремля: будто враги Кадырова пошли на убийство, чтобы очернить репутацию Кремля… Это могло бы звучать убедительно, если б только у Кремля и кремлевских убийц была репутация, которую можно было бояться запачкать. Но лежащий за Кремлем шлейф крови, коррупции, и главное, политика уничтожения целых народов, — все это заставляет меня называть чушью собачьей потоки благоглупостей и наглой лжи, захлестывающие светлое будущее Чечни. Путину нужна Чечня за тем же, зачем Старшему Брату нужна всенародная ненависть к Евразии (так, кажется, это называлось в «1984» у Оруэлла?).

Для Путина это лишь повод к «антитеррористической операции» против сброда лесных братьев, партизанов, добровольцев, каждый из которых позавчера видел, как изнасиловали его сестру, до смерти забили прикладом его отца, сожгли его дом. Но Путин понимает, что в этом поводе – лишь склонность к расизму в крови бывшего кэгэбиста и потому чеченскую бойню держат подальше от телеканалов, чья линия поведения подчиняется прямой телефонной линии из Кремля.

Чечня уже сыта по горло. Чтобы это понять, достаточно было видеть, как часто чеченские лидеры призывали Москву к мирным переговорам. Как показывает последняя статья Политковской, от Москвы не стоит ждать разговора – только бессмысленной бойни и новой лжи.

Только человек масштаба Политковской мог бы вынести эти страшные, но вместе с тем документальные свидетельства против российских властей, объявленные из-за могилы. Так что нам остается хохотать – да так, чтобы слюни летели в глаза Путину – над его заявлением, данным немецкой газете: роль Политковской в политической жизни России была «незначительна».