Россия официально выходит из международного экологического соглашения, регулировавшего использование миллиардов долларов международного финансирования, поступавших из США, государств ЕС и других стран для решения проблем с ядерным наследием Советского союза на территории России. В рамках международных проектов была создана инфраструктура, позволяющая утилизировать атомные подводные лодки (АПЛ), их реакторные отсеки, безопасно обращаться с радиоактивными отходами и отработавшим ядерным топливом (ОЯТ).

Международное соглашение по многосторонней ядерно-экологической программе в Российской Федерации (МНЭПР), ратифицированное Россией в 2003 году, было одним из важнейших документов, позволивших реализовать многие зонтичные проекты по ядерной безопасности на протяжении десятилетий, вплоть до начала войны в Украине. Почему Российская Федерация выходит из этого соглашения сейчас и какие опасные объекты находятся сегодня на берегу и под водой в Норвежском, Баренцевом, Карском и других морях, журналист русскоязычного издания «Медуза» Владислав Горин обсуждает это с экспертом атомного проекта «Беллоны» Александром Никитиным в рамках подкаста «Что случилось».

Транскрибация текста и его публикация на сайте «Беллоны» стали возможны благодаря разрешению редакции «Медузы». Текст ниже приведен с небольшими стилистическими изменениями из-за использования AI и последующей редактуры для удобства читателей и может отличаться от оригинального подкаста. Все права на текст и подкаст принадлежат «Медузе», мы выражаем благодарность ее редакции за разрешение на публикацию и интерес к экологическим проблемам.

– Из какого соглашения сейчас выходит Российская Федерация?

– Это т.н. Многосторонняя ядерно-экологическая программа, принятая и ратифицированная Россией в 2003 году. Жаль, что страна сейчас так легко покидает программу, поскольку мы знаем, насколько она была важна для работы по охране окружающей среды. Кроме этой программы в то время, когда она разрабатывалась и ратифицировалась, были еще масса других очень важных программ, по которым финансировались различные проекты по ликвидации так называемого ядерного наследия Советского Союза.

– Что успели сделать за время действия этой программы, начиная с 2003 года?

Первая программа, которая была принята, – это т.н. Программа совместного уменьшения угрозы (англ. Cooperative Threat Reduction Program или CTR) – программа Нанна – Лугара. Ее инициаторами были два американских сенатора Сэм Нанн и Ричард Лугар. Это очень большая программа, которая началась после распада Советского Союза и шла буквально до 2010 года. Программа была направлена на ликвидацию избытков ядерного, химического, бактериологического оружия и их носителей. Параллельно шла т.н. программа «Соглашение ВОУ-НОУ» или, как ее еще называли, «Мегатонны в мегаватты». Она была согласована между США и Россией к концу девяностых годов.

Согласно этой программе, около 500 тонн высокообогащенного урана (ВОУ) должны были перевести в низкообогащенный (НОУ) и использовать его на атомных станциях. Предполагалось, что это будет сделано в течение примерно двадцатилетнего срока. Если она была подписана в 1995 году, то до 2015 года эта программа должна была работать.

Кроме этого, Большой восьмеркой было согласовано т.н. Глобальное партнерство. Большая восьмерка в 2002 году в Кананаскисе в Канаде подписала это соглашение, которое многие называли «10 плюс 10 за 10». Согласно этому соглашению, Россия получала $20 млрд. $10 млрд из них – это взнос стран большой восьмерки, а $10 млрд – это взнос США. То есть $20 млрд долларов за 10 лет было собрано для того, чтобы уничтожить избыточное ядерное оружие и его носители.

Я почему все это перечисляю? Потому что МНЭПР, о котором мы сегодня говорим, – это было очень важное соглашение, которое касалось всех этих программ. Оно давало возможность согласовать очень важные бюрократические вопросы, такие как налоговые процедуры, ядерную, юридическую и иную ответственность при выполнении всех этих программ и проектов.

Это было очень важно, потому что бюрократия работала по своим бюрократическим правилам и с одной, и с другой стороны. И без согласования ряда процедур, которые были перечислены в многосторонней ядерной экологической программе, о которой мы сегодня говорим, очень часто невозможно было использовать те деньги, которые выделялись, о которых я сказал, $20 млрд – в одной программе, $10 млрд – в программе CTR, около $10 млрд в программе ВОУ-НОУ. Это огромные деньги, которые шли со всех стран на эти программы, но их порой невозможно было использовать, потому что не были согласованы процедуры.

Была еще такая программа «Экологическое партнерство северных стран». Мы называли ее – «Северное измерение». А в этом «Северном измерении» был проект «Ядерное окно». Также в «Северном измерении» были экологические программы, которые занимались, например, водой, обычными отходами и т.д., и было «Ядерное окно», которое занималось отходами ядерного наследия.

Это в основном то, что касалось утилизации атомных подводных лодок, обращения с отработавшим ядерным топливом, с радиоактивными отходами, всеми этими базами на севере и на востоке страны, кстати, тоже. В «Ядерное окно» вносили свои взносы все Северные страны, Еврокомиссия, а всеми денежными процедурами управлял Европейский банк реконструкции развития.

Но для того, чтобы все это возможно было использовать и чтобы программы и проекты работали, нужно было дополнительно принять вот это соглашение МНЭПР, о котором мы сегодня говорим. Я не стал перечислять все программы, там были еще программы между, например, Министерством обороны Соединенных Штатов и Министерством обороны РФ и т.д. И вот эти деньги, которые собирались этими программами, надо было использовать по правилам и процедурам стран-доноров и России. Поэтому МНЭПР было важным, и все его долго ждали, а «Беллона», в которой я тогда уже работал, очень внимательно следила за этими соглашениями и участвовала в инициации этих программ, потому что экологи были очень озабочены ликвидацией ядерного наследия на севере России.

МНЭПР было принято, ратифицировано в 2003 году в России и работало. И как сейчас пишут в российских СМИ, что где-то в 2017 году оно уже закончилось. Но на самом деле это не то, что закончились деньги, хотя деньги, да, действительно там заканчивались в некоторых проектах, потому что одни страны уходили, другие приходили, хотя некоторые из них оставались в этих программах вплоть до начала войны, то есть до 2022 года.

Но эта программа МНЭПР все эти годы была важна именно потому, что она регулировала вот эти процедурные отношения. Вот мы, собственно говоря, жалеем о том, что выход России из нее закрыл вопрос о регулировании процедурных отношений.

– Почему Россия выходит, что написано в пояснительной записке? И надо ли возлагать ответственность на Российскую Федерацию, если война, санкции? И так, наверное, было бы проблематично выделять средства западных стран на что-то связанное с Россией. Может быть, и так все это бы и прекратилось?

– А вы знаете, некоторые проекты прекратилось, но, может быть, когда-нибудь это и возобновилось бы. Потому что мы говорим о чем? Мы здесь недавно рассматривали то наследие, которое осталось, и мы видим, что некоторые вопросы ядерного наследия, которые надо было бы довести, до конца, еще остались. Например, на севере России есть объекты, которые еще требуют финансовых вложений для завершения работ и ликвидации того, что осталось.

Например, в губе Андреева еще осталось невывезенное отработавшее ядерное топливо из аварийного хранилища, о котором уже, наверное, многие знают, о котором мы писали, и до сих пор каждый день мы смотрим, что на этих объектах происходит. База подводных лодок в Гремихе также осталась в подвешенном состоянии, потому что до конца не ликвидированы те ядерно опасные объекты, которые должны быть приведены в безопасное состояние. Больше всего наше внимание привлекают затопленные и затонувшие ядерно и радиационно опасные объекты.

Мы недавно писали обзор по поводу того, что же мы имеем на начало войны и что будет с этими объектами, по нашему предположению, в связи с войной, санкциями, в связи с тем, что все страны ушли из международных проектов, а Россия осталась одна с этими объектами. По нашим данным, есть еще, по крайней мере, шесть затопленных ядерно опасных объектов. Это в основном реакторы атомных подводных лодок, из которых не выгружено отработавшее ядерное топливо. По-хорошему эти объекты надо, вообще-то, поднять.

Я уж не говорю о 17 000 контейнерах и различных маломерных судах с радиоактивными отходами, которые, по официальным данным, затоплены. За ними тоже надо присматривать. Возможно, от них сегодня нет такой явной угрозы, как от отработавшего ядерного топлива, оставшегося загруженным в реакторы, но все равно надо мониторить, присматривать и принимать решение делать или не делать что-либо с этим, поскольку Арктика и Северные моря и те районы, в которых они затоплены, важны и будут важны всегда, несмотря на войну, на эту ситуацию и на все то, что происходит. Арктика останется всегда Арктикой.

– А давайте обсудим документ «Проблемы радиационной реабилитации арктических морей, способы и пути их решения» от 2011 года. И вот фрагмент оттуда, что находится или осталось в северных морях от Российской Федерации, от Советского Союза, в первую очередь, но то, что досталось в такое неприятное наследство:

«В настоящее время на дне морей северо-западной Арктики находятся около 18 тыс. объектов различной степени радиационной опасности, которые в основном были затоплены в период холодной войны и содержат РАО от эксплуатации АПЛ Северного и ледокольного флотов. Семь из объектов радиационного наследия содержат делящиеся вещества, входящие в отработавшее ядерное топливо на основе обогащенного урана, и относятся к классу ядерно опасных. Прежде всего, это три АПЛ, одна из которых («К-27» с двумя корабельными ядерными жидкометаллическими реакторами) была затоплена в 1981 г. в заливе Степового восточного побережья Новой Земли. Две другие АПЛ аварийно затонули – «К-278» («Комсомолец») в 1989 г. в Норвежском море, «К-159» в 2003 г. в Баренцевом море.

Кроме того, в 60-х годах в бухтах восточного побережья Новой Земли были затоплены пять реакторных отсеков с корабельными и судовыми ядерными энергетическими установками, две из которых содержат ОЯТ, и специальный контейнер с экранной сборкой, содержащей часть ОЯТ одного из реакторов атомного ледокола «Ленин». В Новоземельской впадине Карского моря затоплена баржа с содержащим ОЯТ аварийным реактором, выгруженным из АПЛ, заказ № 421».

Было затоплено и аварийно затонуло огромное количество радиоактивных отходов. Что нужно понимать про вот это наследие, неприятное наследие Советского Союза? Потому что в этом же материале пишут, что, ну, хорошо, давайте сравним радиоактивный уровень в Черном или Средиземном море, там он будет выше. Что, в частности, реакторы имели защитные механизмы, и они до сих пор работают. Возможно, они проработают десятилетия, а, возможно, они подвергаются эрозии. Насколько велика опасность в обоих значениях слова велика? В смысле и опасная, и масштаб.

– Вы знаете, вот буквально в конце 2023 года мы сделали небольшой обзор. Мы как бы подытожили, что там сейчас лежит и насколько это опасно или неопасно на данный момент. Все, что вы сказали, да, это примерно то, что там сейчас находится на дне арктических морей. И я вам скажу больше, в свое время мы очень тщательно изучали, что затоплено, сколько затоплено, в каких морях, в каких впадинах и т.д.

Мы для этого встречались с людьми, которых сейчас уже нет живых. Эти люди руководили вот этими затоплениями. Это ответственные лица, которые принимали решения. И когда мы пытались уточнить, где, сколько и что затоплено, то очень часто эти люди не могли нам дать ответ на наши вопросы. Они нам говорили, что иногда эти затопления были совершенно, можно сказать, дикие, т.е. по какой то причине не подготовленные.

Иногда выходила баржа с радиоактивными отходами в море, и им было задание – в точке с такими-то координатами это надо затопить. Но по какой-то причине – то ли был шторм, то ли еще что-нибудь, то ли команда сама принимала какое-то необъяснимое решение – они просто сбрасывали радиоактивные отходы в других точках.

И вот те, кто сейчас исследует дно арктических морей, особенно вокруг Новой Земли в Карском море, до сих пор по координатам, которые считаются официальными, не могут ничего найти. Поэтому, где сколько чего затоплено, приблизительно мы, конечно, знаем. Особенно это касается наших знаний о больших объектах, которые с отработавшим ядерным топливом. А относительно более мелких объектов мы иногда только приблизительно предполагаем, где они. Это первое.

Второе, я вам хочу сказать, что, конечно, надо сейчас обращать внимание на самые опасные объекты. Когда я руководил Комиссией по экологии общественного совета госкорпорации Росатом, то шла экспертная работа по составлению предложений, что надо поднимать в первую очередь, что надо во вторую исходя из того, что более опасно, что менее опасно.

И все однозначно были уверены и до сих пор говорят о том, что сначала надо поднять подводную лодку К-27, которая затоплена с двумя реакторами с жидкометаллическим теплоносителем и отработавшим ядерным топливом. И здесь дело даже не в теплоносителе, а дело в обогащении ядерного топлива, которое находится внутри реакторов. Это высокообогащенное топливо, потому что жидкометаллический реактор – это не реактор на тепловых нейтронах, который используют обычно на атомных подводных лодках, это реактор на промежуточных нейтронах, и топливо в нем высокообогащенное. Поэтому все специалисты, конструкторы, теоретики, ядерщики говорили, что К-27 надо поднять в первую очередь, тем более что она лежит на маленькой глубине – где-то 40 м.

К-140 находится на глубине 300 м, а «Комсомолец» – около 1000 м. Я сразу скажу, что про «Комсомолец» речи не идет – он утонул и лежит на очень больших глубинах. Никто, я думаю, в ближайшее время не то, что поднимать, даже речи о подъеме вести не будет, поскольку ни у кого, ни в России, ни в других странах нет возможности выполнить операцию по подъему с такой глубины таких опасных объектов, как «Комсомолец». Ситуация вокруг него постоянно мониторится, потому что на «Комсомольце» кроме реактора еще есть торпеды с ядерными боеголовками. Поэтому периодически туда идет судно, и они занимаются мониторингом.

К-27 надо поднять, потому что это, во-первых, не очень тяжело. Во-вторых, в Гремихе с помощью Франции построен уникальный объект, который использовался для выгрузки ОЯТ со всех подводных лодок с реакторами с жидкометаллическими теплоносителями. Выгрузка отработавшего ядерного топлива с подводных лодок с жидкометаллическими теплоносителями – это особая технология и особое оборудование. А такая технология и такое оборудование есть только в Гремихе.

Пока что это все функционирует, поскольку и французы, которые финансировали это, и русские, которые до войны за этим присматривали, хотели сохранить эти объекты и технологии для выгрузки отработавшего топлива из подводной лодки К-27. Все остальные подводные лодки с жидкометаллическим топливом, которые были в советском, в российском атомном флоте, на данный момент выгружены, активные зоны реакторов оттуда убраны и перевезены в те места, где их будут разделывать. А подводную лодку К-27 ждет вот это оборудование и эти сухие доки, которые были построены с помощью французского участия. Поэтому К-27 надо поднимать. И, конечно, надо поднимать К-159.

К-159 утонула последней в 2003 году. Почему она беспокоит экологов? Потому что, если те реакторные отсеки, которые затоплены вокруг Новой Земли, а я не беру К-27, именно другие, о которых мы ведем речь, они были приготовлены к этому затоплению. То есть была осуществлена специальная подготовка, которая была нацелена на то, чтобы эти реакторы там лежали и были захоронены практически навечно, однако К-159 утонула случайно, по дороге, когда ее буксировали на утилизацию и на выгрузку отработавшего топлива из реакторов.

И утонула она в очень неудобном месте. Это вход в Кольский залив, там рыбаки, там гражданские суда, там активный рыбный район. Поэтому К-159, которая лежит на глубине 170 м, – ее тоже, конечно, надо поднять, поскольку, еще раз повторяю, реакторы этой подводной лодки заглушены, но они не подготовлены для того, чтобы обеспечить герметичность на долгое время. И со временем отработавшее топливо, которое находится в реакторах, начнет вымываться. Рано или поздно будет вымывание этого топлива и, естественно, будет загрязнение моря.

Вот, собственно, два объекта, на которые сейчас обращают внимание. До войны были предложения, они рассматривались всеми, в том числе и теми странами, которые входят в программу «Атомного окна», о которой я говорил. И МНЭПР – это программа, которая сегодня закрыта в России, она, конечно, работала бы и в этом случае, как я уже объяснял. Вот, собственно говоря, все.

А за остальными объектами надо смотреть и надо постоянно посылать туда экспедиции, которые будут мониторить, которые будут наблюдать, особенно объекты с отработавшим ядерным топливом, чтобы оттуда не было вымываний, загрязнений и т.д. Это такая длительная и очень кропотливая работа, но она должна выполняться. Вот такая ситуация сложилась с затонувшими и затопленными объектами.

– Хочется поговорить про еще один класс или группу объектов. Про расположенные вдоль Северного морского пути маяки, которые работают на радиоизотопных термоэлектрических генераторах. То есть, по сути, атомные маяки, которые при советской власти там поставили, там есть и радиосигнал и буквально светом они светят в отсутствии человека. И я так понимаю, что Росатом за ними сейчас следит.

И там странноватые бывают угрозы. В середине двухтысячных, недалеко от Норильска один из таких объектов разграбили и буквально выкинули радиоактивный материал люди, пришедшие за металлом, чтобы разобрать и сдать. Можете рассказать и про маяки, и про такие экзотические угрозы от радиоактивных объектов.

– Да, это была еще одна тема, и она касалась тоже ликвидации этого наследия, хотя это не военное наследие, а гражданское. На данный момент, по нашей информации, все маяки с радиационными источниками убраны. За это платила в основном Норвегия, а на востоке – Япония и США. Остались несколько тех, о которых вы говорите, да, были случаи, когда местные умельцы находили и ковырялись в них, и происходило то, о чем вы сказали. Но на данный момент больше таких маяков нет. Поэтому мы полагаем, что эта проблема закрыта и мы писали об этом.

– Таким образом, если резюмировать, говоря о вот этой опасности, что можно сказать, если не заниматься этими объектами, то в течение какого времени они могут стать проблемой?

– По нашим оценкам и по оценкам конструкторов той же подводной лодки К-27, они говорят, что, если мы в течение лет пяти К-27 не поднимем, то, возможно, что потом надо будет посмотреть и, может быть, вообще ее не надо трогать. Почему они так сказали? Потому что она там лежит уже давно, она затоплена в 1981 году. То есть она лежит там уже 45 лет.

Конструкция вокруг реактора, т.е. и вся конструкционная обвязка может разгерметизироваться и разрушится. Ведь, собственно говоря, реактор, с одной стороны, считается прочным герметичным сосудом, а с другой стороны, все-таки там есть различные входы, выходы, потому что так работает система.

Это все за 40-50 лет, конечно, ржавеет и становится непрочным. Это все разрушается под воздействием морской воды, с одной стороны, с другой стороны, активность топлива тоже падает, и оно становится менее опасным, потому что такова физика ядерного топлива, в котором однажды было активирован ядерный процесс. Многие эксперты говорили, что опасаются того, чтобы там не создались условия для возникновения мгновенной цепной реакции, т.е. маленького ядерного взрыва. Они говорили это, потому что исходили из того, что в этих реакторах обогащение топлива слишком высокое.

Поэтому сложно сказать, что может произойти, когда может произойти и как может произойти. Но вот эти эксперты, которые говорят про пять лет, они все-таки за подъем хотя бы К-27. К-159 опасна тем, что вымывание начнется быстрее, потому что я еще раз говорю, она не была подготовлена, реакторы не были подготовлены, ничего не было подготовлено, сама лодка не была подготовлена для того, чтобы она была затоплена. Если вымывание топлива начнется, значит, надо смотреть, как с какой интенсивностью оно будет вымываться, как долго будет вымываться, куда будет вымываться, какое будет течение и т.д. Это значит, что надо организовывать постоянный мониторинг вокруг этого объекта.

Объекты на глубине 170 м, с одной стороны, находятся не так глубоко. Но, с другой стороны, мы видели, с каким трудом поднимали подводную лодку «Курск», и мы видели, что у России не было средств для того, чтобы самим поднять этот «Курск», и они обращались к своим зарубежным партнерам. Поэтому, как они хотят поднять эту лодку, я тоже не знаю, потому что для этого надо сначала сделать все средства подъема, которых, к сожалению, пока нет. Может быть, они уже делаются, а может, нет. Сейчас все достаточно закрыто.

– Я как раз про это и хотел спросить. Откуда пессимизм? Может быть, Российская Федерация сама в состоянии все это сделать своими техническими средствами, профинансировать операции? Почему нет? Зачем нужно международное сотрудничество?

– Да, конечно, и многие говорили о том, что пора бы уже научиться самим это делать. И начиная с конца девяностых мы говорили о том, что, скажем, деньги надо использовать не только, скажем, для того, чтобы зачистить грязные места и что-то сделать, но и для того, чтобы готовить свои технологии. Но «Курск» не так давно тонул. И когда утонул «Курск», он же лежал, собственно говоря, на глубине 100 м. Что такое 100 м для такой подводной лодки, как «Курск», длина корпуса которого почти 100 м?

Знаете, я много своей жизни проплавал на подводной лодке. Я знаю, что такое 100 м для подводной лодки. Это вообще ничто. И «Курск» они не смогли поднять со глубины в 100 м. И это в наше время. И мы не видели и не слышали, чтобы после «Курска» готовились, строились или делались какие-то средства для подъема таких объектов. Возможно, они есть, возможно, мы чего-то не знаем, но я очень сильно сомневаюсь в их наличии, и что они готовы поднимать, допустим, ту же К-159.

Хотя Россия – такая морская держава, вот недавно тут шла речь о том, что они хотят сделать подводный газовоз. Было такое тут заявление одного академика о том, что они решили сделать подводный газовоз для того, чтобы жидкий газ возить. Нет судостроительных заводов, на которых будут построены такие корабли, просто их нет.

Сейчас чуть-чуть углубляют Северодвинский завод для того, чтобы ремонтировать современные подводные лодки, чтобы они могли туда заходить. Углубляют акваторию завода. Все знают, какая нужна акватория и что должны эти заводы делать. Пока этого нет. Возможно, это сделают. Возможно, это сделают на востоке страны, где сейчас переоборудуют завод «Звезда». Но пока нет. Если сделают, окей, хорошо. Значит, поднимут сами.

– Верно говорить, что международное сотрудничество было еще и с управленческой точки зрения важным? Там был взаимный контроль и взаимный аудит, если угодно. Было труднее сделать плохо.

– Да, это несомненно. Это был международный контроль. И почему мы постоянно боролись, мы всегда хотели, чтобы Норвегия оставалась в проектах до последнего. Это не только из-за того, что она давала деньги, а из-за того, что возможность была контролировать, что делается вот в той же губе Андреева, которая, как говорится, притча во языцех. Отработавшее ядерное топливо, которое осталось, и те технологии, которые надо применять для того, чтобы его выгрузить из этих аварийных хранилищ, оставшихся в наследство от Советского Союза, – там надо было каждый раз смотреть, слушать и видеть. Ну, я не говорю про контроль, потому что это слишком смелое слово, но, по крайней мере, быть в курсе, как работают деньги, как работают технологии и вообще ли работает там что-нибудь.

Потому что вы понимаете, что в России могут появляться деньги и точно также они могут исчезать неизвестно куда. Вот это было важно. Особенно это было важно для общественности, для людей, которые все-таки хотят знать, насколько высока опасность или насколько хорошо работают те деньги, которые забирают из их налогов.

– В расторжении этого сотрудничества насколько большой резон, на ваш взгляд, состоит в том, что мы хотим без всякого контроля продолжать делать разные вещи, связанные с радиоактивными материалами? Можно вспомнить 2019 год – аварию с глубоководным аппаратом «Лошарик». Это является фактором или это не связанные вещи? И производству, испытанию, сбрасыванию новых радиоактивных отходов не мешает процесс обезвреживания старых?

– Я немножко удивился, когда услышал по поводу того, что МНЭПР денонсируется, удивился, что Россия пошла на то, чтобы эту программу закрыть, потому что, собственно говоря, эта программа – она могла оставаться надолго, на тот случай, когда, допустим, будут перемены какие-то. Ну, я все-таки верю, что, может быть, через 10-15 лет, может быть через 20, будут перемены, когда наладится это сотрудничество. И это сотрудничество опять должно быть, невозможно жить за железным занавесом.

А вдруг, значит, понадобятся какие-то проекты, которые необходимо реализовать, наподобие тех, которые были реализованы раньше, и эта программа, она уже будет готова. Потому что я просто помню, с каким трудом она принималась. Вот до того, как эта программа была принята, очень многие деньги просто лежали. Они не могли быть использованы, потому что не было тех условий и правил, о которых я говорил, не были согласованы вот эти процедуры судебные, налоговые, ядерной ответственности и так далее. Это очень важно.

Эта программа, собственно говоря, об этом, об этих процедурах в основном. И пусть бы она лежала, эта уже согласованная программа, пусть бы лежали и существовали эти согласованные процедуры. Это ничего не говорит о допуске к секретным объектам. Если вы, допустим, не хотите пускать куда-то или делиться чем-то, к примеру, «Лошарик» у вас утонул, ну, утонул и утонул этот «Лошарик», просто не говорите об этом и тем более никого не пускайте туда. Там, в таких вопросах о «Лошарике» эта программа не работает, там нет и тех международных денег, поэтому кому она мешала? Но решили то, что решили.