Уважаемый суд!

Законом мне предоставлено право последнего слова. Признаюсь, особой необходимости в нем нет. Ибо что может сказать в свое оправдание НЕВИНОВНЫЙ?

Прошедший судебный процесс, как и предыдущий, убедительно показал отсутствие какой бы то ни было моей вины. Не признать этого – значит соврать: самим себе, своей совести, всем людям.

В этом судебном процессе, как и в предыдущем, я вынужден был доказывать свою невиновность, потому что сторона обвинения не могла, а во втором процессе и не пыталась доказывать мою вину. Причина очевидна: вины не существует.

О юридической ничтожности предъявленного мне обвинения, о многочисленных фактах нарушений законности, допущенных сотрудниками УФСБ по Тихоокеанскому флоту с молчаливого согласия военной прокуратуры ТОФ, о фальсификациях и фабрикациях материалов этого позорного для России дела уже сказано немало. Результат игры на правовом поле умный и честный юрист-арбитр может определить так: подсудимого — оправдать за отсутствием состава преступления, а в адрес тех, кто возбуждал уголовное дело в отношении заведомо невиновного лица – вынести, как минимум, частное определение. А вообще-то их место – на скамье подсудимых.

О юридической стороне дела я говорить не буду. За меня это блестяще сделали мои защитники.

Я скажу о чувствах невиновного человека, над которым в течение четырех лет издевалась кучка негодяев. О них, может, и не стоило бы говорить вообще, если бы их не поддерживало государство – этот чудовищный, неповоротливый, глухой и слепой монстр. Но в данном случае этот монстр – не безымянный и безликий уродец, а совокупность вполне конкретных людей, имеющих вполне конкретные фамилии и звания. Я надеюсь, что суд, принимая решение, даст соответствующую оценку беззакониям, которые они допустили, затевая и маниакально продолжая это уголовное дело.

Меня обвинили в сотрудничестве с японскими журналистами. Согласно российским законам в этом сотрудничестве не было ничего противозаконного. Однако органы ФСБ, как в 1937-м году, контакты с иностранцами посчитали за шпионаж. Это – проявление шпиономании, ничего общего с защитой интересов государства не имеющее.

Обвинение тупо пыталось обвинить меня в нанесении ущерба государству, не предъявив при этом ни единого доказательства. Между тем люди – профессора и академики, чей авторитет признан во всем мире, посчитали, что мои публикации способствовали привлечению в Россию в качестве помощи свыше 50 млн долларов США. В то же время нетрудно посчитать, каков реальный ущерб государству нанесли УФСБ, прокуратуры и прочие, в течение длительного времени проедавшие деньги налогоплательщиков, защищая не безопасность родины, а пресловутую честь грязного мундира.

Некоторые лжепатриоты упрекали меня в нелюбви к родине, искренне путая родину и государство. Я люблю родину, но еще больше – истину. А она в том, что нужно быть правдивым. Журналисту – в особенности. Как журналист, я делал, на мой взгляд, все, чтобы оставаться правдивым. Я предпочитал критиковать свою родину, но не обманывать ее.

Из нелюбви к правде и появилось это уголовное дело. Поэтому не стоит удивляться тому обилию лжи, которым создатели этого позора окружили не только материалы дела, но и сам уголовный процесс. Наше государство погрязло в тотальном обмане. И это уголовное дело – одно из его проявлений. Причем во главе обмана стоит само государство. Честные журналисты такому государству не нужны. Зато ему нужны льстецы и подлецы, причем не только в среде журналистов, но и в прокуратурах и КГБ, судах и тюрьмах, мэриях и думах. Ему нужны холуи, которые считают, что ради одной Великой Лжи можно просто и бессмысленно загубить сотни, тысячи, миллионы невиновных людей.

Одна надежда – на создание такого гражданского общества, в котором появится независимый суд. Суд, который не будет являться составной частью Государственной Лжи, ее подручным в мантии, а который будет осознавать в себе необходимость строгому следованию Закону, сохранения в себе гражданской смелости и человеческого достоинства.

В этом деле общество сказало свое слово, и слово это – в мою пользу.

Что скажет суд? – мне неизвестно. Я могу только догадываться о том, что суду ясны, как минимум, две вещи: во-первых, я – невиновен, и, во-вторых, подачек в виде компромиссов не приемлю.