Это продолжение расследования «Линия Сталина»: смертельная радиация ДОТов Карельского укрепрайона» о том, что на Карельском перешейке в ДОТах вдоль старой линии советско-финской границы обнаружены мощные пятна радиоактивной грязи. Уровни излучения во многих смертельно опасны. Это подтвердили ученые из Петербургского института ядерной физики имени Б.П. Константинова.

«Проблема ДОТов КаУР будет решена»

– Сколько же всего ДОТов оказалось в Карельском укрепрайоне? – спросил я Владимира Решетова. – Называли разные цифры. И 200, и 250.

– Перед нами стояла задача обследовать ДОТы, которые были реконструированы в 50-ых годах. Именно тогда пулеметы были оснащены шкалами для ведения ночной стрельбы, покрытыми светосоставом постоянного действия. Для их изготовления использовали радий-226, период полураспада у него 1600 лет. 175 ДОТов мы обследовали по Ленинградской области, 44 – по Санкт-Петербургу. Все они входили в КаУР. Но тут есть тонкость. Может быть, они и не входили в Карельский укрепрайон де-юре, потому что у военных могла меняться структура, но они входили в северный рубеж – это и КаУР, и ЛенВМБ. Охрана Ленинградской военно-морской базы – это ДОТы на фортах. Они, может быть, не входили в батальонные группы КаУР, но тоже могли быть реконструированы в холодную войну. Но и это не все ДОТы, которые у нас есть на территории. Потому что две войны, две революции оставили свое наследство. Есть ДОТы финские, они в большинстве взорваны, потому что амбразуры у них были направлены в нашу сторону, поэтому их и взрывали после войны. Есть ДОТы, которые не входили в Карельский укрепрайон, они на территории Ленинградской области, но расположены к югу от Ленинграда.

Начали мы работу в сентябре, обследование завершено, все материалы переданы заказчику. Объем отчетной документации составляет около 1000 страниц. Актов, фотографий, протоколов исследований, различных запросов, результатов испытаний. Мы бы не смогли сделать эту работу в такие сроки, если бы не помощь Комитета по природопользованию Санкт-Петербурга, Комитета по природным ресурсам Ленинградской области.

– Хотелось бы подробнее узнать о ДОТах КаУР, которые находятся в черте города. В первом интервью Вы говорили, что все они закрыты противоштурмовыми дверями, вот сейчас, когда обследование завершено, вы можете гарантировать, что в них действительно закрыт доступ? Вы рассказали, что на всех загрязненных ДОТах оставляете таблички со знаками радиационной опасности, обтягиваете предупреждающей лентой, а решетки восстанавливаете?

– Восстанавливать решетки не наша задача по контракту, но наша гражданская позиция. Если есть возможность закрыть доступ, чтобы никто не мог попасть внутрь, то мы это делаем. И закрываем, и вешаем замки. Но физически заварить, поставить двери – это своя строительная работа. По Санкт-Петербургу грязных ДОТов очень мало, и они все были выявлены в результате первого этапа обследования. Из 44 по-моему – около 10 или 15. А вот по Ленобласти грязных участков в ДОТах выявлено 66.

– В каком районе области их больше всего?

– Во Всеволожском.

Владимир Решетов, генеральный директор ООО «Технотерра». Credit: Виктор Терешкин

– В прошлом интервью Вы говорили, что ответственность за состояние ДОТов, их дезактивацию в данный момент лежит на муниципальных властях. Но найдут ли они на все это деньги в своих более чем скромных бюджетах?

– А вот здесь будет очень интересно сопоставить, как проводились такие работы в советское время, и как проводятся сейчас. Вы, конечно, помните, что 23 мая 1986 года был создан специальный орган – Комиссия радиационного контроля Ленгороблисполкомов (КРК). Сначала ее возглавлял Владимир Пох, а потом Юрий Щукин. Тогда вопрос решался просто, потому что была командно-административная система. Я приходил к Юрию Николаевичу на еженедельное заседание КРК, с просьбой организовать доступ в какую-нибудь ну очень важную организацию. И через неделю для меня были открыты все двери. Тогда все решалось очень оперативно. Так же проводилась и дезактивация.

Сейчас главная задача, которую ставила перед нами область, – а кому принадлежит земля, кому принадлежат эти ДОТы? Раз мы сейчас живем в другой общественно-экономической формации, где превалирует частная собственность, то если у меня есть земля, и я ее собственник, то я и отвечаю перед законом за то, что на этой земле происходит. Если земля принадлежит государству, то государство отвечает. А если я купил участок с ДОТом, отвечаю за то, что приобрел. Да, дальше это будет решаться в судебном порядке, в плановом, как аварийные работы. Ясно, что те юридические лица, либо физические лица, на территории которых оказались эти «грязные» ДОТы, они не являются виновниками, я не следователь и не судья, конечно, чтобы выносить вердикт о виновности. Но со своей гражданской позиции я считаю, что их вины в этом нету. Действительно, они, когда приобретали эту землю с ДОТами, их ведь никто об опасной начинке не предупреждал, никто не вывешивал знаки радиационной опасности. Люди или организации приобрели некий недвижимый объект, дальше его эксплуатировали. А ведь даже если собственникам этот ДОТ не понравился – попробуй его ликвидировать. И вот теперь такие собственники будут требовать у государства какую-то помощь. Теперь вопрос – хватит ли у кого денег? Это из тех проблем, которые не решаются за пять минут. Но их вполне реально решить в принципе.

Вот недавно было заседание по полигону «Красный Бор». С участием депутатов Государственной Думы, которые занимаются экологическими проблемами. Они сказали, что таких объектов, как «Красный Бор» у нас по стране 42. Все они когда-то были созданы, технологии были не совершенны, все они переполнены токсичными отходами. Я не виню конкретно Леонида Ильича Брежнева или еще кого-то, просто тогда были вот такие грязные технологии. У нас сейчас в процессе переговоров три таких объекта по стране – в Иркутске, Калининграде и в Красном Бору. Были они образованы давно, и сейчас с ними что-то нужно делать. Ясно, что собственники у них сменились десять раз. И не сегодняшние собственники применяли те технологии, и не они создавали это загрязнение. Но проблемы эти все равно будут решены, постепенно, поэтапно, но никто этих проблем не бросает, никто не вычеркивает из плана работ. Вот и проблема ДОТов КаУР будет решена. Главное – понять, кому это принадлежит… Парадоксально, что очень многие организации по Санкт-Петербургу не пускали нас с обследованием до последнего момента!

Один из «грязных» ДОТов «Линии Сталина». Credit: Виктор Терешкин

– Вы говорили об этом. Не пускают организации, не пускает Министерство обороны. Удалось это решить?

– Где-то удалось, где-то нет. Но мы и не обязаны это делать, потому что если такой ДОТ находится у юридического лица, оно уведомляется – на вашей территории есть такие-то объекты, и вы должны с этим что-то делать. Они обязаны нести ответственность, если их сотрудники будут получать в таких объектах повышенную дозу облучения. Если у меня в собственности оказывается бабушкин сундук с кастрюльками, я не понесу за него ответственность. Но если в нем лежат два десятка гранат со времен войны, и я об этом знаю, то тут я уже становлюсь потенциальным соучастником преступления.

– С какими трудностями пришлось столкнуться вашим сотрудникам. Я, прежде всего, имею в виду ДОТы, расположенные в труднодоступных местах. Помню, как сталкер Антон Коломицын в конце января этого года привел меня и эксперта «Беллоны» Алексея Щукина к первому ДОТу – №26. Он расположен рядом с садоводством «Перемяки». Стоит недалеко от дороги, но лес там такой, что черт копыта сломит.

– Это работа. Плановая. Поэтому – трудно идти, легко – уже не имеет значения. Некоторые объекты не удалось найти. Мы выходим по координатам в нужную точку, а там – ничего нет. ДОТ мог быть разрушен, не достроен, иногда мы находили новые объекты, которых ни на каких картах не значилось, ни в каких списках. Ведь кроме ДОТов у нас в списках были и железобетонные огневые точки, ЖБОты, и еще долговременные бетонные фортификационные сооружения.

– А какая карта КаУР у вас была? Военная?

– Нет, военной карты Карельского укрепрайона у нас не было. Мы использовали открытые источники – сайты, где есть эти указания, у нас был перечень с координатами, который нам передало МЧС, был перечень, которое нам передало областное правительство. Мы собирали информацию из разных источников, где-то был дубляж –  один и тот же ДОТ фигурировал с разными координатами, но под одним и тем же номером. Начиналась работа с подготовки, потом мы все это наносили на геоинформационную систему, и дальше уже планировали выезды на обследования, чтобы наиболее оптимально в кратчайшие сроки завершить работы.

Шкала прицеливания с которой почти весь СПД упал на пол. Она «светит» 30 тысяч альфа частиц в минуту с квадратного сантиметра. Credit: Виктор Терешкин

Сколько будет стоить дезактивация?

– К какой категории относятся «грязные» ДОТы?

– Правильно говорить о количестве очагов в таких долговременных огневых точках, об уровне активности отходов, – от этого зависит цена дезактивации. Активность отходов определяется после их локализации. Представьте – вы покрасили краской квадратный метр стенки. Вам краска не понравилась, закрасить другой невозможно, и вам нужно ее отбить. Квадратный метр – отбить нужно слой в один миллиметр. Сколько получится в кубических сантиметрах? Одна тысячная кубического метра. Но когда мы эту краску начнем сдирать, сбивать, мы получим гораздо больший объем. Где-то придется отбивать глубже, потому что краска въелась, где-то у нас соскоблился лишний материал, находящийся под красочным слоем. Такая процедура будет примерно и здесь. Когда начнется дезактивация, объемы неизбежно возрастут. А раз возрастут объемы, удельная активность упадет. В целом, здесь нет высокоактивных отходов, в большинстве своем это очень низкоактивные отходы. Это минимальная стоимость работ, но определенные процедуры. Только один-два процента может быть оценено, как среднеактивные отходы. Это экспертная оценка, которая может поменяться в процессе дезактивации.

– Можно ли сейчас сказать, какие будут оперативные методы дезактивации? Нужно ли будет отбивать со стен или пола пятна радиоактивной грязи? Или это будет специальное полимерное покрытие, как это было при дезактивации опытового судна «Кит» на островах Хейнясенмаа?

– Пока это не решено. Потому что нет проектов дезактивации. Тут еще надо учесть, что перед властями стоит такая сложность – они еще об этом не догадываются, не просчитывают, потому что только что получили результаты обследования. Им нужно будет понять, куда эти объекты пойдут на захоронение, здесь вариантов не так много – у нас для этого существует спецкомбинат «Радон» в Сосновом Бору. Захоронение одного кубометра низкоактивных отходов стоит около 300 тысяч рублей. Допустим, привезли мы этот куб, но чтобы он туда приехал, нам нужно его привезти. Плечо перевозки – это тоже будет определенная цена. Нужен спецтранспорт, который подлежит лицензированию. Этот транспорт ФГУП «РосРАО» поддерживает на очень высоком технологичном уровне, с радиосвязью, со спутниковой навигацией. Эта машина не может не доехать. Она идет с сопровождением ГАИ. Чтобы в этот надежный автомобиль погрузить куб, его нужно собрать, очистить десяток, а то и два ДОТов. И вот эта работа наиболее сложная, и наиболее финансово затратная.

– С прокладкой дороги для подхода спецтранспорта…

– Это точно. Эта машина не вездеход, это шоссейная машина для перевозки груза из города А в город Б.

– А какой тогда выход? Если ДОТ в двадцати километрах от шоссе, стоит на холме, заросшем густым лесом, в большом болоте?

– Поясню на таком примере. Мы с Вами занимаемся дезактивацией. Вы ее проводите, а я произвожу радиационный контроль за выполняемой вами работой. Вы собрали всю радиоактивную грязь в специальную тарифицированную тару, я проверяю, получила ли радиационное загрязнения спецодежда, в которой Вы были. Если получила, то либо идет на дезактивацию, либо в спецпрачечную. Это отдельный мешок, куда Вы все сложите. Я провожу постдезконтроль в ДОТе. Все чисто. В результате у нас образовалось два мешка. Если мощность дозы на поверхности мешка позволяет транспортировать его вручную без дополнительной защиты, мы его берем и несем. Потому что известна доза, известно время, которое мы потратим на ходьбу до машины на шоссе. Плюс мы с Вами – профессионалы, и у нас индивидуальные дозиметры. Если какой-то пункт не соблюдается, мы эту работу не ведем. Значит, должны быть специальные средства доставки, возможно дополнительные экраны, свинцовые контейнеры. Будет проводиться работа с необходимым уровнем защиты. И надо понимать, что от радиации есть два способа защиты – это защита временем и защита расстоянием. Вот тем и другим мы и будем пользоваться.

– Совсем из области экзотики – можно и вертолетом контейнер до машины доставить.

Сталкер Антон Коломицын и эксперт «Беллоны» Алексей Щукин у ДОТа №61 по улице 16 аллея СНТ «Аист» вместе с хозяевами участка супругами Абакумовыми. Они используют долговременную огневую точку как погреб. К счастью, замеры показали – ДОТ чист. Credit: Виктор Терешкин

– Можно и вертолетом. Вспоминаю, что, когда я был совсем юным, занимался радиационным контролем Московской области. И встречался с начальником службы радиационной безопасности Игорем Мизарюком, который отвечал за безопасность старейшего пункта захоронения РАО в Загорске. И он мне ставил задачу – вот привезли в контейнере источник, стали снимать с машины, и тут произошло ЧП. Контейнер упал, замок открылся, источник выкатился. Что ты будешь делать? Я ему рассказал всю технологию: как я завезу железобетонные блоки, как я огорожу площадку, он слушал, кивал, улыбался, а потом сказал – а теперь давай посчитаем, сколько человек какую дозу у тебя получат? Пока привезут бетонные блоки – набегут любопытные, пока блоки будут ставить, пока поставят ограждения, и все это выльется в целую войсковую операцию. Но если ты знаешь, какой этот источник мощности, ты можешь просчитать безопасную дозу и поступить по-другому: если пять минут с таким источником не превысит годовой дозы, два человека подходят, получают дозу ниже годовой, засовывают источник в контейнер. И все – тема закрыта. Я так потом и поступил. У нас была такая авария, мы все просчитали, два человека подошли к источнику, поместили его обратно в контейнер, годовую дозу они не превысили, на год они были отстранены от работы с ионизирующим излучением, но сделали все быстро и с минимальными затратами. Поэтому я не за то, чтобы городить войсковые операции, с вырубкой просек. Потому что, как только вырубят просеки, отсыпят дорожное полотно, по ней тут же поедут любопытные. Даже если там нет грибов, грибники – поедут, даже если рыбы нет, рыбаки – поедут. И все это превратится из работы с сокращением коллективной дозы, в работы по ее максимальному увеличению.

– А рядом с ДОТами обнаруживали пятна радиоактивной грязи?

– Обнаруживали. А вот случаев выноса самой шкалы, покрытой светосоставом постоянного действия, нет. Она не интересна никому. Сборщикам металлолома она не интересна – металла в ней мало. Она не интересна террористам, потому что она не создаст реальных угроз населению. Чтобы положить ее и получить политический резонанс. Понимаете, были потрачены огромные народные деньги на эти фортификационные сооружения, вот видите снимок, на нем виден ДОТ, стоящий в карьере, его раскопали. Это же огромные размеры.

«Мы тут ядерный щит Родины ковали!»

– У Вас есть ощущение, что вы решаете проблемы, которые созданы не вами?

– Да я всю жизнь решаю проблемы, которые я не создавал. Что Чернобыль, что радиоактивные беды в других регионах. Ведь у специалистов МО был не злой умысел, а просто были такие технологии, мы готовились к ядерной войне, миллион был всяких причин, почему это происходило. Я не осуждаю предыдущие поколения, это поколения наших с вами родителей. Наших дедушек и бабушек. Они работали в той парадигме, в которой тогда жили. Что-то я сделал неправильно, и мои внуки будут за мной ликвидировать.

– В 1999 году в Университете искали и нашли забытый могильник.

– Так это мы его и искали. А нынешний «Экострой», а тогда это был инженерный центр экологических работ ИЦЭР, они занимались дезактивацией.

– Я о парадигме. У меня тогда была сломана нога в трех местах, нога загипсована по самое ё-моё, поэтому ковылял на костылях. Узнал, что в центре города, в родном Университете обнаружили могильник, достают оттуда радиоактивные ящики. И ковыль-ковыль туда. Воскресенье. Ворота открыты, никого нет, металлические ящики нараспашку, из них «светит» до 18 тысяч микрорентген в час. А если пацаны в них залезут, утащат домой какую-то цацку? А вопросы задать некому! Приковыливаю в понедельник. Идут работы. И на меня орлом налетает инженер по экологической безопасности Университета. Кричит – покиньте опасную территорию, не то вызову ОМОН! Я к стенке прислонился, костыли поднял – буду биться до последнего! Я исполняю свой журналистский долг. А инженер мне – да что вы вмешиваетесь, мы тут ядерный щит Родины ковали. А я в ответ – да вы что угодно куйте, только дерьмо за собой убирать надо!

– Тут вы совершенно правы. Но, к сожалению, у нас и АПЛ делались одноразовые, начнется война, что их потом утилизировать? Война все утилизирует. Слава Богу, война не началась, но те затраты, которые мы несем по дезактивации, ликвидации наследия холодной войны – это гораздо меньшее из зол, чем те, которые были бы во время войны.