– Путин сказал об изменении климата на своей «прямой линии» и целых восемь раз упомянул его в «стратегии национальной безопасности». Это победа?

– Отчасти. Это значит, что в России на высшем официальном уровне наконец-то стали обращать внимание на климатический кризис. И вообще всё, что происходит в России на официальном уровне, в последнее время говорит о том, что начинает формироваться какое-то осознание этой проблемы.

С другой стороны, поскольку четкие вестники перемен – например, заявления о намерении добиться углеродной нейтральности к какому-то конкретному году и тем более стратегии, соответствующие мировой повестке в области климата – пока отсутствуют, то говорить о победе ещё очень преждевременно. То есть, стакан начинает чем-то наполняться, но даже до половины еще далеко.

– Пока слышны некие хорошие декларации?

– Да. Это уже, конечно, шаг вперёд, но предстоит сделать ещё много таких шагов.

– Как думаете, что послужило толчком хотя бы к декларациям?

– Последние события в мире. Страны одна за другой заявляют о намерении перейти к углеродной нейтральности к середине века. Сейчас такие заявления сделали уже 133 страны и ЕС, из них 37 стран включили цель по углеродной нейтральности в свои стратегические документы, 11 стран и ЕС приняли закон, который делает достижение углеродной нейтральности обязательным.

Помимо этого, через несколько лет ЕС введет трансграничный углеродный налог, что скажется на российских экспортерах. Становится всё яснее, что мир действительно серьёзно меняется, и эти изменения затронут абсолютно все секторы экономики, и российские отрасли, которые обеспечивают нашу экономику основным доходом – то есть полезными ископаемыми – очень сильно пострадают от всех этих изменений.

– То есть главным, наверное, было понимание, что климатический кризис отразится на экономике?

– Да, я бы сказала, что для нашей страны это вообще традиция, климатические или экологические аргументы не особенно интересны. Вот то, что касается экономики, – это да, может вызвать реакцию.

– Год назад вы сказали, что в России отсутствует комплексный подход, при котором развивая экономику мы стремились бы добиться улучшений в социальной сфере и минимизировать ущерб окружающей среде. За год что-то изменилось?

– Я бы сказала, что нет. Комплексного подхода как не было, так и нет. И ему особенно сложно появиться сейчас, после полутора лет масштабного глобального социального и экономического кризиса.

– Как продвинулась государственная программа в области ВИЭ (возобновляемых источников энергии) за последний год?

– Основная государственная программа поддержки ВИЭ (ДПМ ВИЭ 2.0) была продлена на период 2025-2035 гг., но там одобренные объёмы очень невелики – это 306 млрд рублей для солнечных, ветровых и малых гидроэлектростанций. Учитывая, что Россия является одной из немногих крупных экономик, где современная возобновляемая энергетика практически не развита, это говорит о том, что мы планируем и дальше отставать от остальных ведущих экономик мира.

По итогам 2020 года, каждый десятый киловатт-час в мире был произведён за счёт солнца или ветра. В России же на долю солнечной и ветровой энергетики за тот же год пришлось всего 0,3% производства электроэнергии. Среди двадцати крупнейших экономик мира доля солнца и ветра в производстве электроэнергии близка к нулю только у трёх стран – у Индонезии, Саудовской Аравии и России.

У нас сильно развит сектор традиционной энергетики, и, несмотря на все угрозы энергетического перехода, несмотря на то, что становится всё более очевидным, что к 2050 году возобновляемые источники будут доминировать в глобальном потреблении энергии, – несмотря на всё это мы пытаемся всё же сохранить нашу структуру электроэнергетики и не готовы пока инвестировать в новые технологии. Не хотим, точнее.

– А может быть, появились интересные частные инициативы?

– Частные инициативы развиваются в некоторых сегментах, например в солнечной энергетике. В последние два года в связи с тем, что солнечная энергетика стала очень дешёвой, а в России малые и средние предприятия платят за сетевую электроэнергию больше всех – на юге страны у них тариф может доходить до 10-11 рублей за кВт*ч, – для них становится выгодно переходить на свою солнечную генерацию по экономическим причинам.

Многие небольшие региональные предприятия строят свои маленькие солнечные электростанции, чтобы сэкономить, и у них получается иногда вдвое сокращать свои расходы на электроэнергию. Эти предприятия чаще всего не думают о климате и об экологии, часто у них нет возможности об этом думать, они находятся в сложных экономических реалиях, и их основной мотив перехода на ВИЭ – экономический.

– Именно на юге, потому что больше солнца и потому рентабельней?

– Не обязательно на юге. Все зависит от сетевого тарифа. Чем выше стоимость электроэнергии из сети, тем больше экономических причин перехода на свою генерацию. Где-нибудь в Ленинградской области тоже может возникнуть ситуация, при которой целесообразно строительство своей солнечной электростанции.

С ветром такое, к сожалению, не пройдёт, потому что ветер рентабелен только в больших масштабах, а малому бизнесу не нужны большие ветряки, так как их спрос на электроэнергию невелик.

Плюс ещё в последний год начал сформироваться корпоративный спрос на ВИЭ. Сейчас он проявляется в основном в том, что крупные компании, прежде всего иностранные, но уже и некоторые российские, покупают зелёные сертификаты или заключают прямые договоры с генераторами о поставке зеленой электроэнергии.

Но в последние месяцы становится очевидно, что некоторые компании готовы идти дальше и не просто покупать сертификаты или покупать зелёную энергию, но и инвестировать в строительство новых мощностей – новых солнечных и ветровых электростанций. И вот это уже совсем другая история. В ближайшие годы в России может сформироваться добровольный корпоративный спрос на новые крупные солнечные и ветровые электростанции без государственной поддержки.

– То есть можно сказать, что главный стимул переходить на возобновляемые источники энергии – тарифы на электричество? И там, где они достаточно высоки, бизнес постепенно переходит на ВИЭ?

– Да, можно так сказать. Плюс для западных компаний ещё имеет смысл переходить на ВИЭ по климатическим и по экологическим соображениям, потому что у них, как правило, есть корпоративные требования, и эти требования заставляют их инвестировать в более экологичные технологии. У российских компаний пока переход происходит в основном благодаря экономическим стимулам.

– Европа объявила, что хочет полностью запретить продажу автомобилей с двигателями внутреннего сгорания к 2036 году – а значит, радикально снизится спрос на нефть и газ. Как думаете, это заставит российское государство задуматься о заблаговременной перестройке экономики? Видны ли сейчас какие-то внятные попытки диверсификации?

– В России начинается официальная дискуссия об энергопереходе, однако это еще не нашло должного отражения в стратегических документах. Во всяком случае, в принятой год назад Энергетической стратегии на период до 2035 года предусмотрено наращивание объемов добычи газа и угля; что касается нефти, то объемы ее добычи либо немного снизятся, либо останутся прежними. Также в стратегии планируется существенно увеличить экспорт угля и природного газа. Экспорт нефти при этом незначительно снизится, однако экспорт автомобильного бензина и дизельного топлива многократно возрастет (в 1,5-7 раз в зависимости от продукта и сценария). И о пересмотре этого документа пока нет и речи.

В июле 2021 года вышли планы по диверсификации экономики Республики Коми и Кемеровской области. Эти два региона зависят от добычи и экспорта угля, особенно Кемеровская область. В планах по диверсификации предполагается добыча других полезных ископаемых и развитие традиционных для Коми и Кузбасса отраслей, но планов по устойчивому развитию и зелёной экономике там вообще нет.

Сахалин реализует проект по достижению углеродной нейтральности к 2025 году. При этом одним из основных секторов сахалинской экономики является добыча нефти и газа, также на острове добывается уголь, и в рамках нового проекта практически не уделяется внимание ВИЭ, а стратегия низкоуглеродного развития региона вообще отсутствует.

Но есть и хороший пример! Ульяновская область разрабатывает стратегию развития ВИЭ и устойчивого развития до 2030 года. Уже сейчас 8% электроэнергии региона производится за счёт ветра, а к 2030 году область будет производить электроэнергию также за счет солнца и биогаза, и доля ВИЭ в производстве электроэнергии возрастет в несколько раз. Они делают именно то, что нужно делать.

– Что отдельный человек может сделать ради более устойчивого будущего России? Год назад вы перечислили примеры экоответственности в быту и работу в устойчивых организациях, не связанных с ископаемым топливом. Спустя год, можете что-то к этому добавить?

– За последний год в России заработала микрогенерация. Физические и юридические лица могут теперь поставить солнечные панели, подключиться к общей сети и поставлять избыток электроэнергии в сеть. Объем поставленной в сеть электроэнергии будет вычитаться из объема потребленной из сети электроэнергии, и как только эта разница станет негативной, энергосбытовая компания начнет приобретать солнечную электроэнергию по оптовому тарифу, который составляет около 2 руб/кВт*ч.

Правда, микрогенерация обычно обходится дороже, чем энергия от большой солнечной электростанции. В идеале это должна быть не батарея на каждой крыше, а поле батарей рядом с посёлком.

Татьяна Ланьшина, к.э.н., старший научный сотрудник РАНХиГС, генеральный директор ассоциации «Цель номер семь»

Беседовал Иван Дроботов